Лондон, 31 октября – 1 ноября 1901 г.
В канун Дня всех святых в цирке всегда царит особенно праздничная атмосфера. Главная площадь увешана бумажными фонариками; тени и всполохи света рисуют на белой бумаге странные лица, скривившиеся в беззвучном крике. Черные, белые и серебряные кожаные маски с завязками из шелковой тесьмы ждут посетителей в корзинах при входе. При желании каждый может выбрать себе такую, и поэтому порой трудно различить, кто циркач, а кто зритель.
Возможность побродить по цирку неузнанным дарит совершенно новые ощущения. Слиться с толпой, стать частью общей атмосферы. Многие с головой отдаются новому развлечению, в то время как других это приводит в замешательство, и они предпочитают не прятать лица.
Уже за полночь, и толпа редеет с каждым часом, приближающим наступление Дня всех святых. Дня поминовения усопших.
Те, кто еще не разошелся по домам, словно призраки, бродят по цирку.
К этому времени очередь к прорицательнице сошла на нет. Больше всего будущее волнует умы обывателей в начале вечера, а в столь поздние часы желания становятся куда более приземленными. Сначала люди появлялись на пороге один за другим, но вот октябрь сменяется ноябрем, и шатер прорицательницы пустеет. Никто уже не переминается перед хрустальным занавесом, гадая, что за тайны собираются поведать карты.
Она не слышит приближающихся шагов, но занавес неожиданно раздвигается.
То, что Марко хочет ей сказать, не должно было бы повергнуть ее в шок. Все последние годы карты предупреждали ее, но она отказывалась слушать, предпочитая другие толкования, другие варианты развития событий.
Но услышать то же самое из его уст – нечто совсем иное. Стоит ему произнести эти слова, как перед ее глазами встает давно забытое воспоминание. Две фигуры в зеленом посреди залитого светом зала, от которых так веет страстью, что в комнате внезапно становится жарко.
Она просит его вытянуть только одну карту. Ее удивляет, что он соглашается.
Зато не удивляет, когда с выбранной им карты на нее взирает Жрица.
После его ухода Изобель снимает вывеску со своего шатра.
Ей и прежде случалось закрываться раньше времени или делать небольшие перерывы, когда она уставала от гадания или просто нуждалась в передышке. Чаще всего эти свободные минуты она проводит с Тсукико, но сегодня вместо того, чтобы отправиться на поиски девушки-змеи, она сидит одна за столом, ожесточенно перемешивая колоду.
Она переворачивает карту лицом вверх, затем другую, затем еще одну.
Выпадают лишь мечи. Стройные ряды заостренных лезвий. Четверка, девятка, десятка. Одинокий клинок – туз.
Она сгребает их в сторону.
Вспомнив о чем-то, она бросает карты.
Под столом хранится шляпная картонка. Более надежного места для нее она придумать не смогла, а тут картонка всегда под рукой. Иногда Изобель вообще забывает, что она стоит там, скрытая от любопытных глаз под бархатной скатертью, вечная незримая преграда между нею и посетителями шатра.
Пошарив рукой под столом, она вытаскивает картонку из бархатной тени в круг света от горящих в каморке свечей.
Это обычная круглая коробка, обтянутая черным шелком. На ней нет ни петель, ни крючка, так что крышка удерживается двумя лентами, черной и белой. Ленты связаны между собой аккуратными узелками.
Изобель ставит коробку на стол и смахивает с нее толстый слой пыли, которая частично оседает на ленте. На мгновение засомневавшись, она думает, не будет ли лучше оставить все как есть, вернуть коробку на место. И тут же решает, что это уже не имеет никакого значения.
Она неторопливо развязывает ленты, подцепляя узелки длинными ногтями. Когда ленты ослаблены настолько, что она может снять крышку, она приподнимает ее осторожно, словно боясь обнаружить то, что лежит внутри.
Там лежит шляпа.
Она ничуть не изменилась. Старый черный котелок, слегка потертый на полях. Он перевязан множеством черных и белых лент, завернут в них, словно подарок, украшенный светлыми и темными бантиками. Под шелковыми узелками прячется карта Таро, а сразу под ней – аккуратно сложенный кружевной платок, по краям которого вьется вышитая черным лоза.
Это было так просто: узелки и желание.
Во время уроков она дурачилась, отдавая предпочтение картам. Несмотря на бездну толкований, они казались ей гораздо более понятными.
Оберег она сделала на всякий случай. Обычная предусмотрительность, которая в сложившейся ситуации никак не могла оказаться чрезмерной. Предусмотрительность из разряда захваченного с собой зонта, когда день вроде бы солнечный, но в воздухе пахнет грозой.
Впрочем, она до сих пор не знает, есть ли у ее оберега какой-то другой смысл, кроме собирания пыли. И почерпнуть уверенность ей неоткуда – не существует барометра, которым можно было бы измерить столь иллюзорные вещи. Хаос не поддается измерению. Теперь ей кажется, что все было впустую.
Словно она тщетно пыталась поймать ветер.
Изобель бережно вынимает шляпу из коробки, с полей струится водопад длинных лент. В этом есть странная прелесть: старая шляпа, кружевной платок и карта, перевязанная ленточками. Вид почти праздничный.
– Самые простые чары порой оказываются самыми действенными, – срывающимся голосом шепчет Изобель, чуть не плача.
Никакой реакции. Шляпа безмолвствует.
– Ты вообще ни на что не влияешь, – говорит Изобель.
По-прежнему ничего не происходит.
Ей всего лишь хотелось, чтобы в цирке сохранялось определенное равновесие. Чтобы две противоборствующие стороны не могли серьезно повредить друг другу или тем, кто находится рядом с ними.
Чтобы ни одна из чаш весов не была разбита.
Перед ее глазами вновь и вновь встает сцена в бальном зале.
В памяти всплывают обрывки случайно подслушанной ссоры. Марко сказал тогда, что он все делал ради нее. Сначала она не поняла истинного смысла этих слов, а потом они просто вылетели у нее из головы.
Но теперь все встало на свои места.
Сильные чувства, которые карты показывали всякий раз, когда она пыталась гадать о нем, были вызваны Селией.
Все, что происходит в цирке, связано с ней. В ответ на каждый новый шатер, созданный им, она создает свой.
И Изобель собственными руками помогала поддерживать все в равновесии. Помогала ему. Помогала им обоим.
Она смотрит на шляпу, которую держит в руках.
Белое кружево льнет к черному фетру, нераздельно связанное с ним тонкими лентами. Нераздельно.
В приступе ярости Изобель начинает сдирать ленты, с остервенением разрывая их там, где они завязаны в узелки.